Перевод с английского
© Paul Johnson. Will We Ever Really Learn to Love the French? 1994.
© Сергей Снегур, перевод, 1994.
(Впервые на русском языке перевод опубликован в газете "Панорама" (Харьков), № 38, сентябрь 1994 г.)
Сможем ли мы когда-нибудь по-настоящему любить французов?
Поль Джонсон
Daily Mail, February 12, 1994
Состоявшийся переход из Франции в Великобританию по туннелю под Английским каналом (английское название пролива Ла-Манш – здесь и далее прим. перев.) напомнил нам, как близки наши страны географически. На протяжении всей истории нас разделяет лишь 22 мили вполне спокойного моря.
Но это не означает, что мы были близки еще в чем-нибудь. И действительно, не нужно было – как стало очевидно на этой неделе – расходовать семь тысяч фунтов стерлингов из денег налогоплательщиков Европейского Союза на исследование о том, почему Франция и Великобритания не ладят друг с другом.
Нас разделяет не только дым тысячи ожесточенных битв, но и ядовитый газ, выделяемый бесчисленными политическими, социальными, литературными, эстетическими, религиозными и сексуальными разногласиями. Физически мы близки, но невероятно, бесконечно отличны.
Все дело в том, что 22-мильная полоска моря слишком широка для союза, хотя все же недостаточно широка, чтобы мы могли игнорировать друг друга. Попытки объединения уже предпринимались ранее. После того, как в 1066 году нас завоевали франкоговорящие норманны и страной англосаксов начал управлять немногочисленный офранцуженный правящий класс, мы стали частью империи, расположенной по обе стороны пролива.
Царствовавшая в Великобритании династия Плантагенетов пыталась объединить оба государства силой. Именно этому и была посвящена Столетняя война. Генрих V провозгласил себя королем Франции, а после победы при Ажанкуре короновал себя там. Наши короли продолжали величать себя этим титулом до 1802 года.
На самом деле Столетняя война вместо объединения, наоборот, отшвырнула наши страны далеко в разные стороны. Вскоре после ее начала парламент принял закон об отмене государственного статуса французского языка.
Если вы хотите проследить, как начался культурный раскол, сходите, например, в Глостерский кафедральный собор и посмотрите там на витражи грандиозного окна Греси, которое было создано в 1340-х гг. Окно не только знаменует блестящую победу над французским влиянием, но и свидетельствует о возникновении первого, истинно английского архитектурного стиля, который подарил нам часовню Королевского колледжа в Кембридже. Именно тогда английские солдаты, которым претили французские кулинарные пристрастия, впервые начали называть их «лягушатниками». В ответ французы прозвали наших солдат «сквернословами» или богохульниками. («God-damns»). Для них наше неудержимое богохульство было так же ненормально.
Средневековые англичане представляли французов растленными сибаритами. Те же считали нас неотесанными дикарями. Одной из причин, почему Ричарда II свергли с престола, было то, что он ввел разлагающие французские обычаи пользоваться вилкой и изящно сморкаться в носовой платок.
Попытки сблизить наши народы никогда не продолжались долго. Во время переговоров при «Поле золотой парчи» где Генрих VIII принимал Франциска I, Французского, который был покровителем Леонардо да Винчи, тот пренебрежительно высказался об английских вкусах. «Под благородством он понимает, – заметил французский король, – возможность покрыть всё, что только можно, золотом. Ничтожество».
Попытки соединить обе нации обычно быстро прекращались. Говорившая по-французски Мария Стюарт лишилась головы. То же произошло и с Карлом III, который женился на французской принцессе Генриетте.
Начиная, по крайней мере, с ХІІ века, англичане всегда принимали сторону врагов Франции, будь то Фландрия, Бургундия, Испания или Германия. Концепция – «вpaг моего врага – мой дpyг» укоренилась так глубоко, что в преддверии предполагаемого вторжения Великой Испанской Армады королева Елизавета I, по рассеянности, обращается к королю Испании, Филиппу I, словами «мой союзник».
Тремястами годами позже случилось так, что как союзники мы бок о бок воевали в Крыму с русскими. Но лорд Раглан, наш главнокомандующий, который в битве при Ватерлоо стоял рядом с Веллингтоном, упорно называл противников-русских «французами». Он говорил изумлённому французскому командующему, маршалу Арману: «Мы должны задать трепку этим французам». У него в сознании не укладывалось, что англичане могут воевать против кого-нибудь еще кроме французов.
Мы продолжали строить оборонительные сооружения на южном побережье вплоть до середины 1860-х гг. Конечно, после того как в 1880-1890-х гг. Германия начала создавать мощный океанский флот и стала «противником» мы устремились к entente cordiale («сердечное согласие» – Антанта).
Политические и военные разногласия усиливались разногласиями культурными. Вольтера очень поразила английская система государственного управления. Но по возвращении во Францию, он сказал: «Представьте себе страну, в которой существует 350 религий и есть только один-единственный coyc!»
Хогарт, самый английский по духу художник, испытывал отвращение к низкокачественной французской говядине. На одной из своих самых знаменитых картин, «Bopотa Кале», он изобразил французов измученными от голода. В отместку французы выслали его из страны как шпиона.
Только временами, и то совсем ненадолго, французы восхищались английскими достижениями. После великой британской победы в битве при Ватерлоо весь Париж был буквально помешан на британской культуре. Констебль покорял парижские салоны и влиял на художников вроде Делакруа. Его французский коллега Жерико отправился в Лондон писать признанных лучшими в мире английских лошадей.
Французы читали Скотта и преклонялись перед Байроном. Французские романтики, такие как композитор Берлиоз, даже брали в жены англичанок.
Но эта мода не задержалась надолго. Как правило, французы отправлялись в Британию только тогда, когда в их собственной стране для них становилось слишком жарко. Людовик XVIII провел здесь время своего изгнания. Так же поступил король Луи-Филипп, император Наполеон III и, в свое время, генерал де Голль.
Но никому из них не пришлось здесь по душе. Один из изгнанников, писатель Виктор Гюго, обосновался на острове в Английском канале – как можно ближе к Фpaнции. Эмиль Золя поселился в гостинице возле вокзала Виктория, с тем, чтобы сразу же, как будет освобождено побережье, заскочить в поезд и отправиться поближе к Франции. Третий, художник Камиль Писарро, отправился в южную часть Лондона и написал там несколько чудесных работ. Но как только представилась безопасная возможность, он тотчас же вернулся в Париж.
Англичане, в свою очередь, обычно приезжали во Францию с чисто практическими, житейскими интересами. Начиная уже с XVІІІ века, богатые английские дамы, начали отдавать предпочтение французским портнихам. Их мужьям нравились французские рестораны и публичные дома. Знаменитый лорд-канцлер Генри Брохэм основал курорт Канны, где он мог безопасно и с комфортом наслаждаться как едой, так и девицами легкого поведения.
Именно в XIX веке многие британцы начали приписывать французам сексуальную испорченность. Около 1850 г. презервативы называли «французским письмом» (французы же прозвали их capotes anglais – «английское пальто»).
Когда в 1886 году английский министр Сэр Чарльз Дилк был вызван в суд по делу о супружеской измене, грешная супруга призналась на скамье подсудимых: «Oн научил меня всем французским порокам». Это означало оральный секс и что-нибудь еще похуже. Французы, в свою очередь, называли гомосексуализм le vice anglais (английский порок). Они обвиняли англичан в глубоком пристрастии к наказанию поркой. «В подсознании любого англичанина, – написал один французский писатель, – сидит девка в чёрных чулках».
у Франции есть множество тщательно выпестованных обид на нас. Французы ненавидят Уинстона Черчилля за то, что в 1940 году он был вынужден отдать приказ уничтожить их флот. Они также вменяют ему в вину потерю своих колоний в Сирии и Ливане.
Французы не простили нам свое унижение в Судане в 1898 году, инцидент, о котором едва ли помнит кто-либо из англичан. Тогда, после британского ультиматума, французским войскам пришлось отступить от Нила и отказаться от своих намерений создать в Африке трансконтинентальную империю. Они до сих пор возмущены тем, как мы содержали Бонапарта на острове Святой Елены (некоторые из них убеждены, что мы его отравили).
Больше всего они ненавидят нас за сожжение Жанны д' Арк. Де Голль до конца жизни вспоминал об этом оскорблении, а всего несколько месяцев назад я получил резкое письмо от одного французского читателя, который снова ворошил прошлое.
В настоящее время французское возмущение направлено на вторжение во французский язык английского сленга. Честно говоря, французы говорят на прекрасном языке, и то, как этот язык вытесняется, как они его называют, «франгле» (franglais) должно быть невыносимо.
Сегодня приблизительно одно из четырех существительных, которые употребляют молодые французы, заимствовано из английского языка. Французская Академия – официальный хранитель языка – отказывается включать эти слова в свои словари, французский парламент принимает против них законы, правительство запрещает употреблять их в официальной переписке и в программах государственных учебных заведений. Но все бесполезно.
В результате французы раздражительны и держатся вызывающе. В Брюсселе Жак Делор, который плохо говорит по-английски, все официальные пресс-конференции Европейского Сообщества проводит на французском. При этом он даже запрещает синхронный перевод на английский язык. Это раздражает журналистов-нефранцузов, для большинства из которых вторым языком является английский.
Датская корреспондентка спросила, почему он так настаивает на исключительном использовании французского. «Потому, мадам, – резко ответил он, – что французский – это язык дипломатии». И добавил театральным шепотом: «…et de la civilisation» – и цивилизации тоже.
С другой стороны, британцы ворчат, что во всем плохом, что есть в Европейском Союзе, виноваты французы. Они говорят, что Маастрихтский договор написан на французском языке, поэтому он такой невразумительный. Они утверждают, что самые неудачные и глупые правила Европейского Союза сочинили французские бюрократы". При этом они добавляют, что когда эти правила касаются французских интересов, то те, кого это затрагивает – крестьяне, рыбаки, водители грузовиков – просто начинают бунтовать и не допускают, чтобы французское правительство вводило эти правила.
Поладят ли когда-нибудь французы и англичане? Им нужно сделать это. Нас объединяют не только сближающие правила ЕС, но теперь ещё и туннель. Все больше и больше этому способствует опыт совместной жизни. Франция гораздо больше по территории, чем Великобритания. Места для захвата там все еще предостаточно. Да и солнца там тоже побольше.
Так что все больше и больше британцев вторгается во Францию. Они голосуют за Францию своими ногами – и своими чековыми книжками. Довольно странно, но они занимают именно те части Франции, на которые в Средние века претендовали их предки – Нормандию, Анжу и Аквитанию. Вторжение усилилось в 80-х, замерло во время рецессии и сейчас снова возобновляется.
В Жиронде есть деревушки, где почти все усадьбы отремонтированы британскими семействами, и деревни, где во всех кафе стараются подать рыбу с жареным картофелем и теплое бочковое пиво.
Простые французы ничего не имеют против. Французская верхушка может продолжать высокомерно презирать британскую культуру и свысока поглядывать на наше движение по непроторенным путям. Нам, в свою очередь, нужно иметь несколько лордов Пальмерстонов, которые бы не доверяли французам, обвиняя их в вероломстве, лживости, непорядочности и похотливости.
Но простые люди, живя бок о бок, относятся друг к другу по реальным заслугам. В самых низах зарождается новое сердечное согласие. Будем надеяться, что оно будет процветать. Потому что день, когда вы можете запросто пройти пешком из Великобритании во Францию, открывает новую эпоху. И мы действительно вошли в нее вместе.
